«Я все равно умру, зачем меня лечить?»: честное интервью с красноярским онкопсихологом

Истории из жизни тех, к кому стучится смерть

Более чем 2,5 млн россиян больны онкологическими заболеваниями — страшный недуг, сжигающий человека изнутри, лечат различными способами, но куда сложнее избавиться от ментальных проблем — обид, мрачных мыслей и депрессивных состояний. На помощь приходят онкопсихологи — специалисты, которые помогают больным поверить в себя и научиться жить заново. Newslab поговорил с психологом краевого онкодиспансера Василиной Шабалиной о непростой работе, эмоциональных историях и испытаниях, которые преподносит нам жизнь.

О любви к работе и чувстве юмора

Я настолько люблю свою работу, что отдача от пациентов перекрывает весь негатив. Я даже отпуск не беру надолго — скучаю по работе. Пациенты мне постоянно пишут, звонят — одна рассказывает, как в отпуск поехала, другая — как с мужчиной познакомилась и переживает, как грудь ему показать. Мы так завязаны, что я даже не знаю, как без этого жить.

Сначала я работала психологом в обычной поликлинике, но в итоге выбрала онкопсихологию. Во-первых, в Красноярске практически никто этим не занимается. Во-вторых, это огромный ресурс для развития. Эмоциональная отдача от пациентов с онкологией гораздо больше, чем на приеме в обычной поликлинике — я вижу результат своей работы. Это и есть для меня лучшая мотивация.

Говорят «Я не переживу». Но переживают

Конечно, бывает, что я плачу, ведь я живой человек. Могу кричать, могу домой прийти и сказать, как надоела эта работа. Всё как у людей, просто я знаю немного больше, чем пациенты — что делать с обидами, как справиться с негативными эмоциями, но я же не робот, не могу совсем не смеяться и не плакать.

Красноярский краевой клинический онкологический диспансер им. А.И. Крыжановского основан в 1945 году. здесь работают более 300 медсестер и 190 врачей, которые занимаются диагностикой и плановым лечением онкологических заболеваний.

Юмор помогает работать. Приходит ко мне человек и говорит: «Врач сказал, что мне осталось два года», а я ему: «Откуда врач может точно сказать, сколько вам осталось. Думаете, он утром проснулся, и ему вдруг открылось — сегодня придет к тебе Петров, а ты передай ему, что два года осталось. А вдруг два года и месяц? А вдруг два года и два дня? Это же целая жизнь, никто не знает наших сроков».

Начинается все с индивидуальной консультации — человек рассказывает, что его беспокоит. Нарушение сна, агрессия, обида, плач с утра до вечера — у всех разные причины. Я прошу пациента вести дневник, писать свои мысли в течение недели-двух, затем мы работаем с автоматическими мыслями, переводим их в рациональные. Допустим, пациент пишет «я не переживу этой ситуации», «я не смогу», а мы начинаем говорить, насколько реально это пережить, что для этого нужно делать. Конечно, это все непросто.

Многие думают, что если пришли к психологу, то он тебе все по полочкам разложит, а ты уйдешь и ничего не будешь делать. На самом деле нет, это тяжелая двусторонняя работа, чтение литературы, тесты, ежедневные домашние задания. Это тяжело, а иногда просто лень — человек говорит «я хочу», но на самом деле ничего не хочет делать, а волшебной таблетки для него у меня нет.

О занятиях и заразительном чужом примере

У нас проводятся занятия в открытых и закрытых группах. Открытые проходят два раза в неделю, их посещают женщины, все желающие могут прийти. Темы разные — обида, гнев, принятие диагноза. Закрытая группа рассчитана на четыре месяца, занятия — три раза в неделю. В эту группу никто не входит и не выходить — как зашли, так и занимаются. Всех участников мы тестируем в начале, в середине и на выпуске, смотрим динамику. В группы приходят на разных стадиях лечения — кто-то только узнал о диагнозе, кого-то уже прооперировали, у кого-то долгая ремиссия (период значительного ослабления или исчезновения симптомов). Люди смотрят на тех, кто выжил, и видят, что люди живы — отводят внуков в первый класс, путешествуют, свадьбы играют... Полноценная жизнь — это лучший пример!

Есть стереотип, что с диагнозом рака невозможно вернуться к нормальному образу жизни — неправда, вернетесь. Только нужно будет себя поберечь, ведь это не гриппом переболеть, а более сложные процедуры. Но когда вы их пройдете, то сможете заниматься спортом, путешествовать — просто посмотрите на это под другим углом. Дайте организму восстановиться!

У нас только женские группы, но есть и одна есть мужская — с ними мы занимаемся один раз в две недели. Делим группы по полу, потому что с женщинами мы работаем в одном направлении, а с мужчинами — в другом. Например, когда мы работаем с арт-терапией, то женщины рассказывают про свой рисунок — есть моменты, которые женщины не смогут сказать в присутствии мужчин. Это очень интимные вещи.

О скупых мужских слезах и гендерных стереотипах

С мужчинами вообще дела обстоят гораздо сложнее. Их очень сложно мотивировать на психотерапию, им тяжелее открываться — это социум их так воспитал, так как мы живем в социуме. С детства им говорят «не плачь», «что ты слюни распустил». Кто-то в итоге раскрывается быстрее, кто-то медленнее, но у мужчин хорошая отдача, просто подход к ним нужен немножко другой.

С кем-то приходится быть жестче — если женщину можно приобнять, то с мужчиной так нельзя. Даже слезы у них чаще бывают не из-за своего диагноза, а из-за жены или детей — они чувствуют за них ответственность. Меня это восхищает.

 

Есть такой пример — муж жену так поддерживал, что возил ее везде, когда ей химию капали — за руку держал. Прошло уже года три, она живет до сих пор, хотя ее даже оперировать не взяли. Она переживала, что волосы выпадут — так муж поехал и купил ей хороший парик за 50 тысяч. Она в нем просто красотка. Когда они приходили ко мне, он плакал вместе с ней. Я ей говорю: «Ты просто не имеешь права сдаваться! У тебя такой муж-кремень, такие дети! Такая семья!». Поэтому эмоциональная составляющая очень важна — как только мы уходим в состояние депрессии, падает иммунитет, раковая клетка начинает делиться.

О родственниках и бесконечной любви

Ко мне приходят не только пациенты онкоцентра, но и родственники. Чаще всего — из-за отказа от лечения, например, мать сына отказывается от лечения. Говорит «сколько проживу, столько и проживу», у сына шок — с мамой ведь прекрасные отношения, они очень близки. Естественно, у него чувство вины, хотя у мамы вторая стадия рака и довольно благоприятный прогноз.

В день через поликлинику онкоцентра проходят около 1500 человек. В 2018 году местные хирурги прооперировали 11807 человек. После выявления злокачественных новообразований и лечения больше половины пациентов (51,3 %) живут более пяти лет.

Был такой случай — пришли сын и дочь, у них мать болела и не хотела лечиться, несмотря на уговоры. Разговаривала она с детьми через цепочку дверную, говорила: «Ко мне ходить не надо, я буду одна дома умирать». Я сказала им, что это призыв о помощи — так поступают люди, которые патологически не могут просить ни о чем. Они вслух говорят «отстань», а на самом деле таким образом кричат «помоги мне». В итоге я сказала детям, что поговорить все равно надо — они пришли, расставили стулья под дверью и просидели на площадке три часа. В итоге мать открыла дверь, впустила их и сказала: «Как хорошо, что вы у меня есть и вы рядом». Рыдали там, конечно, все. Самое главное, что эта женщина прошла лечение и живет полноценной жизнью.

Очень часто приходят родственники и говорят за пациентов: «им надо к вам». Понимаете, здесь возникает вопрос — кому надо? Скорее всего, это надо родственнику, а не пациенту. Например, мать занимает руководящую должность, боец по жизни, а когда заболела, у сына шок — кто будет дальше всем управлять. Мать справляется сама, идет дальше, а сын не может — приходит и говорит «моей маме надо к вам». В итоге мы работаем не с мамой, а с сыном, потому что в этой ситуации ему как раз нужен психолог.

Есть и другие, более печальные истории. Ко мне в группу несколько лет ходит прекрасная женщина, вот только сын у нее наркоман. Муж умер, управы на ребенка нет, он чуть ли не каждый день бьет её, говорит «когда же ты уже помрешь»... Она ходит на все занятия, большая молодец, но чем её мотивировать в остальное время?.. Она приходит домой и опять погружается в этот негатив.

Был случай, когда 60-летней женщине ампутировали ногу. Она жила в частном доме и была против ампутации: «Кто мне будет топить печь, кто будет помогать?». Приехал сын, ему сказали, что после ампутации маме нужна будет помощь по хозяйству. Он подумал и говорит: «Я ничего делать не буду и забирать ее не буду». И уехал. Дочь её вообще не приехала, сказала: «У меня семья». В итоге женщине ампутировали ногу, увезли, но она прожила всего пару месяцев.

«Я все равно умру, зачем меня лечить?»

Мотивировать лечиться людей приходится по-разному. Кому-то можно сказать «у тебя ребенок», а для кого-то и это не резерв. Мы ведь не знаем, какие у родителей с детьми отношения — у меня есть случаи, когда дети говорят своим родителям «скорей бы ты уже слегла, чтобы мы твою квартиру поделили». У кого-то бывают очень интересные резервы — например, дача. Я им говорю «давайте посадим рассаду, сейчас пролечитесь, будет лето, соберете урожай» — и это прекрасно мотивирует!

Почему онкобольные не хотят лечиться? Есть стереотип — «я все равно умру в муках, зачем я буду ходить лечиться». Когда человеку на руки дают кипу направлений на анализы, то часто ему хочется выкинуть это все в мусорное ведро, лечь в кровать и просто ждать. Тогда мы с ним раскладываем все анализы и расписываем: сегодня с утра идем к терапевту, во вторник — сюда, в четверг — сюда, врачебная комиссия, лечение, восстановление... Самое главное — сделать расстановку, чтобы люди понимали, что делать дальше. Неизвестность всегда вызывает страх — это нормально. Просто в случае рака — это чувство страха смерти, поэтому это еще сложнее.

О первоклассниках, свадьбах детей и обманчивой статистике

Когда пациент узнает о диагнозе — это крах жизни, потому что «у меня ипотека», «кто будет воспитывать детей», «кто поведет в первый класс внуков», «моя дочь без меня выйдет замуж» и так далее. Это первые мысли — это шок, ступор. Часто говорят «мы услышали диагноз и не помним, как доехали до дома».

Они же ко мне приходят уже подготовленные, с результатами статистики — говорят «посмотрите, вот у меня такой вид рака, вот статистика по выживаемости — мне конец». С такими пациентами работать сложнее, потому что мысль о смерти уже закрепилась. Кто попадает к психологу сразу после постановки диагноза — у тех психо-эмоциональный фон нормализуется гораздо быстрее. Поэтому я желаю всем пациентам мудрости, терпения и бесконечной веры в себя. Будьте здоровы.

Маша Русскова специально для интернет-газеты Newslab,
фото Алины Ковригиной